Мы все больные и умеем читать только те книги, в которых описывается наша болезнь
***
Я часто их сню, низая ароматы трав на струны сознания, отпуская разноцветные шары мыслей в небо, в каждом запечатывая лаванду, салат-латук, библиотечные книги, стебли корицы, мертвые свечи, сосну на морском песке, поглощая холодное звездное питье волокнами нейронов. На тонких ногах мимо проносятся слоны, сбежавшие из аквариумов тундры, обдавая ноги порывами ветра, гнездящегося в октябрьской луне. Деревья обсыпаны клестами.
Если бы я был художником, я бы запечатлел разорванные клетки для кроликов на заднем дворе университета, за ненадобностью выброшенные на помойку, и сейчас тихо омываемые волнами желтых листьев, подобно тому, как океанический песок омывает расколотые ракушки; cквозь лайкру сумрака пробегающих девушек в желтых шарфиках на талии и шляпках цвета маренго, оставляющих, когда цоканье их копытец уже отдаляется, в сознании эстамп личика, на котором видна гримаска очаровательной озабоченности. Так и хочется сказать:
"Спокойствие, Мэри, вы не в педе".
Если бы я был художником, я бы не сидел, разинув рот, перед последними постами на дневниках не моего ресурса и не последовательно крутил пальцами рук, сложенных в замок, и клетками сознания, пытаясь привести мысли к общему знаменателю; а удовлетворенно хмыкнув, отложил неомытую порошей оприходованности кисть размышления в сторону, вместе со стамеской удивления, рубанком опасения и топором печали, задумавшись мимоходом, что стоило бы перечитать Саади.
Если бы я был художником, я бы не приводил домой черненьких замурзанных кошек с белыми носочками, с глазами, полными печали и скорби, которые бы не гармонировали с интерьером и прочими представителями животного мира, с которыми я обитаю на одной жилплощади; а ничтоже сумняшеся подобрал бы себе по каталогам парочку шиншилл либо абиссинцев, которые бы бродили среди живописно разбросанных по рабочему кабинету драпировок, иногда окуная хвосты в недописанный холст.
Если бы я был художником, я бы не елозил стамеской по ни в чем не повинной древесине, чтобы врезать замок, служащий символическим символом дистанции между мной и внешним миром, символическим, потому что если пнуть разок-другой, он слетит символом, ибо символы всегда берут корни там, где нет возможности обтечь краткостью и красочностью весь объем содержания; а распахнул дверь бы настежь, чтобы братья-сквозняки гуляли туда-сюда сквозь тюль, и шёлк, и бархат, вниз-вверх по замковым лестницам с лепниной в стиле рококо.
Но я не художник.
Мне остается лишь аромат затягивающих темных вод в ванной, окуренной ароматами афродезии, проносящимися сквозь аромат умершей зеленой свечи каменноугольного периода, которой надоело кричать в одиночестве и будить рефреном "Каменный сад, сад камней", обещанный полувсхлипом на остановке в аромат шарфа.
Я часто их сню, низая ароматы трав на струны сознания, отпуская разноцветные шары мыслей в небо, в каждом запечатывая лаванду, салат-латук, библиотечные книги, стебли корицы, мертвые свечи, сосну на морском песке, поглощая холодное звездное питье волокнами нейронов. На тонких ногах мимо проносятся слоны, сбежавшие из аквариумов тундры, обдавая ноги порывами ветра, гнездящегося в октябрьской луне. Деревья обсыпаны клестами.
Если бы я был художником, я бы запечатлел разорванные клетки для кроликов на заднем дворе университета, за ненадобностью выброшенные на помойку, и сейчас тихо омываемые волнами желтых листьев, подобно тому, как океанический песок омывает расколотые ракушки; cквозь лайкру сумрака пробегающих девушек в желтых шарфиках на талии и шляпках цвета маренго, оставляющих, когда цоканье их копытец уже отдаляется, в сознании эстамп личика, на котором видна гримаска очаровательной озабоченности. Так и хочется сказать:
"Спокойствие, Мэри, вы не в педе".
Если бы я был художником, я бы не сидел, разинув рот, перед последними постами на дневниках не моего ресурса и не последовательно крутил пальцами рук, сложенных в замок, и клетками сознания, пытаясь привести мысли к общему знаменателю; а удовлетворенно хмыкнув, отложил неомытую порошей оприходованности кисть размышления в сторону, вместе со стамеской удивления, рубанком опасения и топором печали, задумавшись мимоходом, что стоило бы перечитать Саади.
Если бы я был художником, я бы не приводил домой черненьких замурзанных кошек с белыми носочками, с глазами, полными печали и скорби, которые бы не гармонировали с интерьером и прочими представителями животного мира, с которыми я обитаю на одной жилплощади; а ничтоже сумняшеся подобрал бы себе по каталогам парочку шиншилл либо абиссинцев, которые бы бродили среди живописно разбросанных по рабочему кабинету драпировок, иногда окуная хвосты в недописанный холст.
Если бы я был художником, я бы не елозил стамеской по ни в чем не повинной древесине, чтобы врезать замок, служащий символическим символом дистанции между мной и внешним миром, символическим, потому что если пнуть разок-другой, он слетит символом, ибо символы всегда берут корни там, где нет возможности обтечь краткостью и красочностью весь объем содержания; а распахнул дверь бы настежь, чтобы братья-сквозняки гуляли туда-сюда сквозь тюль, и шёлк, и бархат, вниз-вверх по замковым лестницам с лепниной в стиле рококо.
Но я не художник.
Мне остается лишь аромат затягивающих темных вод в ванной, окуренной ароматами афродезии, проносящимися сквозь аромат умершей зеленой свечи каменноугольного периода, которой надоело кричать в одиночестве и будить рефреном "Каменный сад, сад камней", обещанный полувсхлипом на остановке в аромат шарфа.