***
На Берклей-сквере Томлинсон скончался в два часа.
Явился Призрак и схватил его за волоса,
Схватил его за волоса, чтоб далеко нести,
И он услышал шум воды, шум Млечного Пути,
Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи,
Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи.
"Восстань, восстань же, Томлинсон, и говори скорей,
Какие добрые дела ты сделал для людей,
Творил ли добрые дела для ближних ты иль нет?"
И стала голая душа белее, чем скелет.
"О, - так сказал он, - у меня был друг любимый там,
И если б был он здесь сейчас, он отвечал бы вам".
"Что ты любил своих друзей - прекрасная черта,
Но только здесь не Берклей-сквер, а райские врата.
Хоть с ложа вызван твой друг сюда - не скажет он ничего.
Ведь каждый на гонках бежит за себя, а не двое за одного".
И Томлинсон взглянул вокруг, но выигрыш был небольшой,
Смеялись звезды в высоте над голой его душой,
А буря мировых пространств его бичами жгла,
И начал Томлинсон рассказ про добрые дела.
"О, это читал я, - он сказал, - а это был голос молвы,
А это я думал, что думал другой про графа из Москвы".
Столпились стаи добрых душ, совсем как голубки,
И загремел ключами Петр от гнева и тоски.
"Ты читал, ты слыхал, ты думал, - он рек, - но толку в сказе нет!
Во имя плоти, что ты имел, о делах твоих дай ответ!"
И Томлинсон взглянул вперед, потом взглянул назад -
Был сзади мрак, а впереди - створки небесных врат.
"Я так ощущал, я так заключил, а это слышал потом,
А так писали, что кто-то писал о грубом норвежце одном".
"Ты читал, заключал, ощущал - добро! Но в райской тишине,
Среди высоких, ясных звезд, не место болтовне.
О, не тому, кто у друзей взял речи напрокат
И в долг у ближних все дела, от бога ждать наград.
Ступай, ступай к владыке зла, ты мраку обречен,
Да будет вера Берклей-сквера с тобою, Томлинсон!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .