Ум - это ноль*.
Ум - это способность к реальности на уровне сознания. Неподготовленность рассуждений перед её лицом. Не люблю неэволюционирующих людей, если считать эволюцию самовыявлением перед лицом реальности, а неэволюция - манерой гробить самих себя и заклеивать распускающиеся почки липкой лентой. Классика в этом отношении умудрилась выявить завидное постоянство если не типических характеров, то коллективного бессознательного. Юноша, в котором все живет и трепещет, одержимый идеями новаторства, реформаторства и если не раскрепощения крестьян, то освобождения уездных барышень от комплексов, откармливается марципанами на чиновничьей службе/в браке, исполненными безмятежной пассивности, и невыносимая легкость бытия все более затуманивает его сознание; и разве что остается бывшему юноше мастерить чехольчики на зубочистки и передвигать по усадьбе старинные кресла эпохи тюдоров; а затем либо окончательно впадает в кому, погребенный под ватными шлафроками и чепцами, либо меланхолично подвергается воспоминаниям о бронзовом кубке, выигранном в детстве на состязании юных кашеваров, и трёх "апчхи!", оброненных в его сторону шестнадцать лет назад темноглазой инфантой на ореховой лестнице.
И постоянство памяти съедает думы, а побеги каменноугольного периода юности уже превратились в шлаки и мертвым грузом виснет на плечах химерой видений о том, как в один прекрасный день голова чудесным образом породит если не Афину, то Мельпомену. Но время идет, мысли становятся вязкими и медленно бродят в голове, изредка вяло кооперируясь с желудком и требуя баварских сосисок с трюфелями. А пьеса вымучивается, ибо нет ничего более противного, чем писать что-то на заказ, даже если заказ исходил от миража, вызванного с помощью спиритического сеанса из лампы княгини Переживаний.
Имеющие успех пьесы пишутся по мотивам реальных событий, бо людям нравится узнавать себя в бумаге, как нравится узнавать себя и в собеседнике. Автопроба на листке мэрсьюистики грешна не самосамостью в кубе, а отсутствием комбинаторики, иными словами, непризнанием права Другого на граниченье с Эго, неумением капнуть акварелью, помимо Себя Любимой и Крутого Протагониста, и в Злобного Асфальтировщика, В Дело Рук Которого Вмазался Ёжик При Бегстве от Карла Фридриха Переяславль-Залесского. Эмма - это я, но и капитан - это я. Возможно, даже Урал, через который плыл Чапаев - это я.
Я, как этик, плохо умею работать с логиками. Отсутствие визуального проявления эмоций у собеседника я воспринимаю как сухость и холодность. Распятие энтузиазма на перекрестке логических схем и самополагание сенсорно-диалогического голода в прокрустово ложе вербальной беседы дает возможность лишь ужасаться комическому неправдоподобию собственного поведения. Я могу быть до предела логичен в определенные моменты, подобно тому, как эскимос в случае нужды может быть научен загорать на пляже, но предпочитаю концентрировать логические активы наедине с научной непоэтической литературой (как сейчас), а вовсе не наедине с собеседником. Размахивая руками и возносясь мыслью к чертогу герменевтики/мемориалу Протея, чувствую желание прикасаться, гладить,
Поэты-сенсорики далеки от будущного абстрагирования, их влечет шероховатость пледа под пальцами, ломкость осенних листьев, муар чужой кожи здесь и сейчас. Бизнес же вытравливает сензитивность. День за днем я все более маскируюсь под делового интуита, носящегося с кучей бумаг по коридорам в погоне за руководителями и обгрызывающего третий карандаш в попытке нарисовать векторную схему. Сенсоры включаются лишь вечерами, под Брамса, когда логика умирает, как погасшая свеча, а могучий инстинкт словополагания срабатывает только после определенных реагентов в виде художественной литературы. Но чем больше пишешь, тем больше хочется, и тень на стене пещеры уже приобретает видимые очертания, в которых угадывается новый всходящий побег.
*Для постановки выводов рекомендую прочитать "Пушкинский дом" Битова.