Когда который день подряд чувствуешь пустоту внутри, и пытаешься заполнить ее эндорфиновыми атаками, а эта голодная пустота никак не может насытиться....
....в одну из последних ночей снится сон про белых лебедей с красными лапами, красиво выгибающих длинные шеи. Огромный немигающий глаз птицы - как новорожденная вселенная, в которую молчаливо окунаешься и падаешь, и это падение бесконечно.
Из музыкального магазина на Озерках доносятся звуки фортепианного оркестра, а ты стоишь и пробуешь на язык горячий марокканский чай с анисом, корицей, и мёдом, разжевываешь листики мяты пополам с жесткими струями ветра.
И людские потоки проносятся мимо тебя, и в их завихрениях рождается энергия. Город вибрирует той самой незримой вибрацией, которая одновременно патологизирует и порождает творчество. Ты впитываешь ее, как накх: по телу, как по натянутой струне, пробегают ритмы площади. Депрессию (как и любую эмоцию) можно есть - ты знаешь об этом.
В этот момент "страх", "страсть", и "страдание" перестают быть однокоренными словами, а в пустоте рождается бутон смысла.
....в одну из последних ночей снится сон про белых лебедей с красными лапами, красиво выгибающих длинные шеи. Огромный немигающий глаз птицы - как новорожденная вселенная, в которую молчаливо окунаешься и падаешь, и это падение бесконечно.
Из музыкального магазина на Озерках доносятся звуки фортепианного оркестра, а ты стоишь и пробуешь на язык горячий марокканский чай с анисом, корицей, и мёдом, разжевываешь листики мяты пополам с жесткими струями ветра.
И людские потоки проносятся мимо тебя, и в их завихрениях рождается энергия. Город вибрирует той самой незримой вибрацией, которая одновременно патологизирует и порождает творчество. Ты впитываешь ее, как накх: по телу, как по натянутой струне, пробегают ритмы площади. Депрессию (как и любую эмоцию) можно есть - ты знаешь об этом.
В этот момент "страх", "страсть", и "страдание" перестают быть однокоренными словами, а в пустоте рождается бутон смысла.