-Неизвестно, когда первая игла этого гибельного ощущения, толкающего меня в пропасть греха, первый раз пронзила мне сердце. Уже тогда, когда я первый раз поймал взгляд этого вампира, то должен был ещё тщательнее очищать душу молитвой, чтобы её не коснулась печать греха и скверны. Да, я был виновен в том, что слишком долго останавливал на его усмешке, на его глазах взгляд, прежде чем осознавал, что это усмехается не он, что это усмехается мне сам Сатана в его облике.

И он усмехался мне, он отбрасывал рукой пряди со своего лица, будто бы лучше видеть, но на самом деле чтобы совратить, заставить сойти с пути праведного. И в глазах его светилась насмешка надо мной, надо всем родом человеческим, ибо он мог совратить любого, и прекрасно знал это.



Я не мог спокойно переносить этот дьявольский оскал, хотел от него избавиться, полоснуть по нему, чтобы он навеки исчез и этот вампир перестал морочить мне голову. Когда я ночью ложился в постель, чтобы передохнуть часов шесть перед рассветом, образ проклятого вставал перед моими глазами и ехидно манил к себе пальцем. Я пытался прогнать это наваждение.

Каждый раз когда я видел его, во мне рождалось жгучее желание вонзить ножи в его плоть. Ощутить его тело заточками. Чтобы лишить его того, чем он надо мной издевался.



Но каждый раз он ускользал от меня, всячески демонстрируя своё превосходство. До того момента, когда самовольно не появился у меня в комнате вечером, то ли просочившись сквозь оконное стекло, то ли пройдя сквозь стену. Когда я распахнул оконную занавеску, первым, что увидел, были его глаза, блестевшие в полумраке.



-Что ты здесь делаешь, упырь? – вырвалось у меня, когда я нащупывал ножи, и лихорадочно осознавая, что совершенно не готов его видеть, ошеломлён, и задаю этот вопрос только чтобы выиграть время, прекрасно понимая, что долго сопротивляться ему не удастся.



- Ты меня об этом спрашиваешь? Ватиканский пёс, так ты умеешь разговаривать? – желчно и неспешно проговорил он, скрестив руки на груди и всем своим видом демонстрируя превосходство. Он провоцировал меня на ответные действия и я поддался. Глупо поддался, хотя этого делать не стоило.



Я целился ему в сердце. Жаль, что вдобавок к ножам у меня не было кола. Или святой воды. Чтобы было ощущение того, что это нечисть, и я убиваю её должным для нечисти способом.



Он неспешно перехватил мою руку, как погладил, но я так и не смог выдернуть её из его проклятой хватки. Упырь сжал её так, что нож выпал и, звякнув, упал на пол, а затем схватил и другое запястье, надвинувшись и прижав меня к стене. Я чувствовал лишь бессильную ярость. Если бы я пожелал, я бы мог высвободиться, если бы попытался, то смог бы игнорировать его вопросы.



- Не трепыхайся, щенок, - проговорил он довольным тоном. – Посмотри на себя со стороны. Твои глаза бегают, как у мальчишки. Не волнуйся так, сегодня я не подниму на тебя свой Шакал.



- Грязный упырь! – выкрикнул я, осознавая, что не могу вырваться и его красные глаза продолжают насмешливо меня ощупывать. – Отпусти меня и веди себя как мужчина!



Его красные глаза сверкнули. Он придвинул своё лицо ближе, и я ощутил теплоту от его дыхания.



- Я веду себя, как подобает мужчине, это ты ведёшь себя, как глупый крикливый мальчишка, - произнёс его рот как раз над моими глазами. – Ты сам не понимаешь, чего хочешь, и тебе нужно дать это понять. Ты должен быть мне благодарен за то, что я делаю.



Тут его рот накрыл мой, его губы коснулись моих на долю секунды, а я был столь ошеломлён, что не смог отпрянуть, хотя где-то в глубине мозга христианин и человек внутри меня кричал и ужасался. Затем он решительно вторгся в мой рот, протолкнул свой язык между моих губ, ничуть не грубо, но властно, так, что я зажмурился от того, что он творил, что он делал, а затем змеёй заскользил по нёбу и переплёлся с моим.



Я инстинктивно и сознательно пытался оттолкнуть его, понимая, что он вампир, у него клыки, но не мог. Почему-то не мог. Не мог как оттолкнуть, как и придти в себя и сконцентрироваться на ответное действие. Неожиданно я почувствовал, как его ладонь легла мне на спину и начала опускаться всё ниже и ниже, сжимая пальцы на моей плоти. Через мгновение он оторвался от меня лишь для того, чтобы произнести пару фраз своими гнусными, похотливыми, развратными губами.



- Тебе ведь нравится, щеночек, когда тебя ласкают? – вновь произнёс он, облизав руку, которой только что держал на моём теле. Я был свободен. Я мог и не мог бежать, поднять с пола нож и вонзить в его мерзкую ухмылку, отсечь руки, которыми он меня лапал. У меня тряслись руки от страха, перемешанного со злостью, и я не мог понять, где кончается одно и начинается другое, как умилостивить хаос, который я сам себе сотворил грязными прелюбодейскими руками чудовища, которое сейчас стояло передо мной и насмешливо наблюдая за моей реакцией, нарочито позёрски держал палец у губ.



- Ты чудовище! – вырвалось у меня то, что колотилось в сознании с того момента, как его рука легла на моё запястье. Ножи валялись у меня под ногами, если бы я сориентировался, я бы мог их схватить и пустить в дело, но именно то слитое в единый сгусток сочетание страха и бешенства, сочетание эмоций, каждая из которых никак не могла взять верх над другой, заставила меня оставаться на месте и безмолвно следить за тем, как он снимает перчатку и бросает на кровать, куда она падает, как призрак погибшей надежды.



-Вызываю тебя на поединок на этом ристалище, паладин, - сказал вампир, искривляя рот в иронии. Было видно, как он упивается собственными словами, смакует каждое слово, которое произносит своими осквернёнными губами. – Скоро я навещу тебя, пёс, готовь подстилку, - прошептал он ещё тише и истаял в воздухе тёмным маревом, оставляя мне лишь бешенство и чувство скверны на теле и в душе.

Паладин вновь замолчал. Каждое новое слово он произносил после короткой паузы, тщательно взвешивая на соразмерность с предыдущим.



- Уже тогда я мог пойти на исповедь, признаться, покаяться, в преднамеренном и непреднамеренном грехе. Но меня стальной нитью удерживало на месте, во-первых, чувство страха, во-вторых, чувство стыда. Мне, паладину армии Ватикана, жаловаться на приставания какого-то упыря? На страх, который он посеял в моей душе, на намёки, которыми вытравливал у меня былое чувство непоколебимой уверенности в собственной правоте, в том, что каждый поступок, который я решаю совершить во имя славы Господней, должен быть осуществлён во что бы то ни стало? И я молчал перед лицом Всевышнего.



К следующей ночи я отполировал заточки до блеска и зарядил пистолеты серебряными пулями. Он не пришёл, предоставив мне возможность пожинать плоды собственных мыслей одному.



Но на ночь, которая следовала потом, случилось то самое, ужасное и непоправимое, что и вынудило меня сейчас поведать свою историю.





Когда я лежал в кровати, раскинув руки и пытаясь привести свои мысли в порядок, они сплетались в хоровод вместо того, чтобы стройно и ясно разойтись на ряды определённостей. Передо мной, как в адском тумане, вновь проносились морды тех упырей, которых я когда-то давно отправил в небытие, но которые вновь опять проносились надо мной в холодном сумраке комнаты, их уродливые рожи кривились, как в кривых зеркалах, заставляя меня судорожно задаваться мыслью: А не есть ли это истинно Второе Пришествие? Час, когда мертвецы полезут из своих могил, когда восстанут и будут тиранить простых смертных своим видом, пугая их оскаленными выщербленными черепами. И не воплощает ли собой тот проклятый вампир собой многоликую толпу низших упырей, которые вновь поднялись из могил и сошлись воедино в его облике, чтобы отмстить мне, слуге Господнему?



Я поднялся и открыл занавески, холод был лучше, чем жара, напоминающая мне о сонме мертвецов. Не по-христиански было вспоминать теперь об исчадьях зла, стоило предоставить мёртвым погребать своих мертвецов, но их перекошенные рожи так и не шли у меня из головы. Я встал на колени у кровати и начал молиться, повторять: «Pater noster...», следя за тем, чтобы ноты молитвы не являли собой простого повторения, простых механических фраз, но пытаясь сознать и прочувствовать их всем сердцем. Но молитва не приносила мне долгожданного успокоения, и сколь ужасно было осознание, что Господь отвернулся от меня!



Я чувствовал, что уже более не лежу в деснице Господней, но повисаю в пустоте, болтаюсь в неизвестности, как паяц, игрушечный паладин, которым вчера позабавлялся вампир. Если раньше я твёрдо знал, что я совершил вчера и чем буду заниматься завтра, то сегодня не мог внятно пересказать события вчерашнего дня и не усомниться в том, что завтра так же рьяно и верно буду служить Ватикану своим телом и душой.



Я не знал, на что я сегодня буду способен и механически сгибал и разгибал пальцы на руках для того, чтобы лучше чувствовать своё тело, лучше сознавать себя в попытке противопоставить себя действительности. За окном что-то тихо потревожило занавеску. Я решил туда не смотреть, чтобы напрасно не взвинчивать себя без причины.



Но там кто-то был.



Я решил не вставать с кровати, а тихо, как в детстве, закрыть глаза, убеждая себя, что если ты не видишь чудовище, то и чудовище тебя не видит. Или, что если спрятать ноги под одеяло, тебя никто за них не укусит.



И единственное, что я почувствовал, была холодная ладонь, опустившаяся на мой лоб.



Когда я открыл глаза и увидел горящие зрачки вампира, склонившегося надо мной, первым чувством было странное чувство спокойствия, как будто все, происходящее вокруг, кто-то уже давно спланировал и предвосхитил за меня, и нет смысла этому противиться. Поэтому я не издал тогда ни звука, осознание того, что нужно кричать, сопротивляться пришло позже. Гораздо позже.

Вампир был без шляпы, пряди тёмных волос рассыпались по его плечам, свисали со лба, пряча от взора лоб и лицо, лишь хищные красные глаза, глаза хладнокровного совратителя горели ярко и предвкушающе. Его руки были холодны, он, верно, не насытился ещё сегодня, не нахлебался своей концентрированной крови из тарелки.



- Птичка-птичка, не воркуй, - прошептал он и склонился ближе, опираясь руками на кровать по обе стороны от моего тела, нависнув надо мной как чёрный призрак из детской сказки. – Дай покушать горностаю…



- Ты чёрный горностай, - пытаясь его опровергнуть, хотя и зная, что это не получится, сказал я.



- А ты зеленоглазая птичка, - не остался в долгу он и, плотно прижавшись ко мне, плотно так, что я почувствовал, как его пуговицы на рубашке впиваются в моё тело, приблизил свои губы совсем близко ко мне, так, что я почувствовал на своих губах опаляющий жар его дыхания. – Дашь себя пощекотать?



Он словно предугадывал, что сегодня я буду размякать в его руках, как шёлковый, и потому позволил себе маленькое отступление от привычной роли, играл не в жёсткого брутального вампира, а в насмешливого и чуть-чуть снисходительного.



Я не ответил, хотя, казалось, даже сердце колотилось так, будто страшилось непосредственной близости вампира, этого кровопийцы, этого упыря, единственный вариант остаться целым в игре с которым заключался в том, чтобы играть по его правилам.



Я попытался слегка пошевелитьcя, но он придавил меня к кровати так, что это невозможно было сделать. Последняя его фраза оставила меня в недоумении, но, проследив за им краем глаза, я увидел, что он расстегивает пуговицы на моей рубашке. Он увидел, как я слежу на ним и накрыл мне ладонью глаза, одновременно заставив меня ощутить полыхающий от его вампирского рта полупоцелуй-полуукус чуть повыше живота, заставивший меня судорожно сжать его так, чтобы хотя бы напрягшимися мышцами противостоять его…



Противостоять чему? Я и сам не знал, всё перемешалось в моей голове, глубокое и чёткое осознание себя как паладина Александра Андерсона, служителя Ватикана, давшего обет искоренять зло во всех его видах, намертво переплелось с ощущениями простого смертного, могущего чувствовать наслаждение от чужого горячего дыхания. Я не мог себе позволить просто так лежать и позволять этому вампиру безнаказанно исследовать каждую клеточку моего тела, оглаживать его своими длинными пальцами, но и не поддаваться этой чужой, подавляющей силе тоже не мог, не мог противиться силе, которая помимо моего собственного желания заставляла восставать мою плоть.



И он тоже это заметил.



- Ты ведь тоже этого хочешь, паладинчик? – прошептал он своими блестящими от слюны губами. – Ну-ка посмотрим, что я могу тут сделать…



И, наклонившись надо мной, он обрёк меня на поцелуй своим влажным развратным ртом, точно так же, как в прошлый раз, межуя щекочущие сумбурные движения с медленными и нежащими, а его рука, одновременно грешно и праведно сжала меня между ног, сжала мой член так, что он взметнулся против моего желания.



- Не трогай…Оставь.. – задыхаясь, пробормотал я, сопротивляясь пассивно, утратив возможность сопротивляться активно. – Не делай этого…Это грех..



- Да, это грех, - согласился вампир, усевшись на моих ногах и с удовольствием следя за моим лицом, одной рукой упираясь мне в грудь, другой то сжимая, то поглаживая мой член, готовый уже вырваться из брюк. – И кто из нас больший грешник, ты или я? – с усмешкой спросил он, медленно расстегивая мои брюки. – Тот, кто грешит, или тот, кто впадает в грех?



Я был не в силах ответить, не в силах противопоставить ничего как этой руке, плавно и неотвратимо приближающей мой конец, так и его бархатному голосу, говорящему уже не с издёвкой, но с лёгким оттенком иронии. Он хищно подмигнул мне, заставив вновь увидеть в себе хищника, откинул длинные волосы назад, мазнув ими меня по животу и нанизал свой рот на мой член, хищно и сладко начиная меня им насиловать, игнорируя и моё судорожное дыхание, и мои всхлипы, которыми я оплакивал конец себя как христианина.



Он словно поглощал своим ртом все заповеди, которые я старался соблюдать, высасывал из меня все церковные догматы и нормы, оставляя лишь сбившееся дыхание, сознание греха, и…Тягучее наслаждение, рождающееся тогда, когда ему не следовало бы рождаться, когда ему совсем не стоило бы появляться на свет, тем более стараниями этого вампира.



Наслаждение росло, особенно тогда, когда я преодолевал сам себя и дотрагивался пальцами до его чёрных волос, словно и не растущих из человеческого тела но существующих отдельно, как сгусток тьмы, и тем не менее, гладких и мягких. Когда я закрыв глаза и уже не видя себя, не чувствуя ничего кроме нарастающей агонии, он нанизал свой рот на меня последний раз, потому что в следующее мгновение я почувствовал нарастающий зов избавления, и мог лишь вскрикнуть, когда избавление пришло. Вампир поднял глаза и торжествующе облизнул свои испачканные губы.



- Теперь, когда ты внутри меня, ты мой. – сказал он и лизнул меня в щеку языком, на котором ещё оставалась белая жидкость. – И ты мне понравился, ты такой вкусный, паладинчик ...Ты дал мне то, что мне хотелось, и я не могу отказаться от возможности это повторить. Мы скоро увидимся ещё раз.



Он меланхолично прикоснулся к моим губам пальцем. И только сейчас я заметил, как по его лбу проскользнула одинокая бисеринка пота, а затем он неспешно накинул на плечи рубашку и растворился в дверном проёме, заставив меня самого слагать мозаику мыслей из множества раздробленных кусочков, на которые он их разбил своим нежным и порочным языком.

***

На следующий день я бродил как в тумане, еле переставляя ноги. Растревоженная вампиром плоть зудела и ныла, как будто протестуя против того целибата, на который я её обрёк и который безжалостно разрушил вампир прошлой ночью. Он не причинил мне вреда, даже не укусил меня не разу. Но он сильно повлиял на мою способность держать пистолет, орудовать ножами, быстро реагировать на движущийся источник. Непонятно почему, но руки мои тряслись каждый раз, когда я резко двигался, ибо плотскость во всём её понимании была для меня связана сетью ассоциаций с произошедшим.



С тех пор я неоднократно натыкался на вампира во время операций, и каждый раз, когда видел вдали его силуэт, очерченный пыльной дымкой, во мне вскипала кровь, вскипала поздно, ей положено было вскипать гораздо раньше, в ту самую ночь, заставлять того, по чьим жилам она бежала, дергаться, сопротивляться до конца, но, увы, было поздно. Было уже слишком поздно.

Девственность моя была безвозвратно утрачена. Пафосно сказано? Отнюдь, ибо именно в ту самую ночь я утратил нравственную девственность, заключавшуюся в сознании полной определённости будущих действий, очерченности круга прошлых и минувших свершений. Жизнь ранее представлялась мне расписанием, размеченным красным маркером – я буду убивать упырей, посвящая свою жизнь служению Церкви и Господу.



Теперь же в моей жизни появилось то, что не вписывалось в запланированное расписание.



Этот вампир.



Алукард. Кажется, так его звали.



По слогам: А-ЛУ-КАРД.



Мягкие сонорные в начале, твердые глухие в конце.



Да, его звали именно так. Он был тем чудовищем, которое своей тенью нависло надо всем, что мне было дорого в жизни.

Зачем он искал меня? Я не знал. Каждый раз, когда нежданно-негаданно, наши пути соприкасались, и я замечал неподалёку его фигуру, в моей душе вновь возгорался былой огонь служения, на миг-другой мне удавалось убедить себя, что он не имеет никакого отношения к тому, что свершилось той ночью, я доставал ножи и с удвоенной яростью бросался в атаку. Его бы не спасла от освящённых ножей даже сверхестественная реакция, если бы, каждый раз, когда я приближался к нему, его красные глаза впивались в меня и не останавливали в полёте, не ломали крылья намерения резануть ножом по его усмехающемуся рту.



По рту. Причине всех моих бедствий. По лукавому рту, который умел не только произносить вгоняющие в бешенство слова, но и утаскивать в бездну отчаяния. Иногда, когда он в очередной раз тешил своё самолюбие ядовитыми фразами, я невольно задерживал взгляд на его широком рте, на этой воронке в пучины ада.



Его рот и его глаза делили меня попеременно, когда я отрывал взор от одного – меня притягивало другое, казалось, что если я хотя бы на миг утрачу самоконтроль, то впаду в небытие и мою плотскую оболочку будут раздирать клыки, сокрытые за этими сочными губами, а душа будет вращаться в круговерти пустоты, следимая из трёх, из четырёх, из пяти измерений мириадами огненных глаз.



Сам того не желая, более того, не желая более всего именно эту долю, на которую сам себя обрёк, я был вынужден метаться между этими глазами и своим долгом, прикованный литыми цепями и к тому, и к тому, не способный оборвать их ни там, ни там, и вынужденный лишь следить за тем, как они неумолимо растягивают в разные стороны, в рай, и в ад, мою грешную душу, которая скоро порвётся на клочки, бессмысленно носимые ветрами космоса в пустоте между мирами.



Хотя я целенаправленно обрезал эти воспоминания усилием воли, стараясь отмежевать то, что произошло недавно, они вросли в мою жизнь, как чужеродные клетки врастают в живую плоть организма, и уничтожить которые можно либо огнём, либо ампутацией. Однажды утром, когда я стоял у зеркала и притрагивался бритвой к лицу, мысль о том, что эта плоть заражена, ибо её коснулась печать зла, неожиданно пронзила меня. Я со злостью резанул по сухой щеке, она тотчас же покраснела и начала саднить.

«Ты проклят», - чуть шевеля губами, сказало мне отражение.



- Ты лжешь! – заорал я и треснул кулаком по стеклу. Потом, не чувствуя боли, зачем-то посмотрел на свои костяшки, залитые кровью, к которым прилипла мелкая стеклянная крошка. Затем перевёл взгляд на вмятину в зеркале. Теперь там отражался человек, у которого не было лица, лишь хаотичное нагромождение осколков, которые больше не могли составить одного целого.



Я не мог больше сосуществовать с самим собой. Внутри меня кричали и ссорились между собой толпы людей, один из которых клеймил вампира как чудовище, другой, всхлипывая, зализывал больную костяшку, а третий, воровато оглядываясь по сторонам, - о, лучше бы он умер! лучше бы он провалился под землю и сгнил там заживо! - временами закрывал глаза, чтобы снова и снова пережить вкус вампирского поцелуя.



Вампир оставил на его губах несмываемую метку. Я всё ещё говорил о нём, как об объекте, а не о сущности, не желая признаваться ни себе, никому, что он и я суть одно и тоже.



Чем чаще я бродил в одиночестве по своей комнате, тем чаще внутри меня пробуждался тот, робко желающий, как бы ни затыкал я его желание, его чувства выдержками из средневековых трактатов и строками молитв, сквозь воздушную и нежную ткань которых всё чаще и чаще просачивалась неотвратимая реальность.



Я уже не клал заточки ночью под подушку, а если и клал, то лишь для того, чтобы с тихой грустью погладить их перед сном. Они были мостом, мостом от моих рук к его губам. Я должен порушить то, на чём покоится этот мост, но пусть он будет, будет хотя бы пару мгновений, чтобы я хотя бы на миг благодаря этому незыблемому мосту обрёл свою целостность, обрёл через него единого Александра Андерсона.

И следующей ночью, следующей одновременно странной, пугающей, рождающей и убивающей ночью, я сделал это.



Я лежал, уткнувшись в подушку, чтобы в очередной раз собрать танцующие осколки памяти в цельную фреску. Неожиданно сознание начало туманиться, хотя до этого все цвета и краски были до боли яркими – слишком яркими, чтобы не контрастировать друг с другом в круговерти, тесниться и в полный голос заявлять каждый о себе, настолько громогласно, насколько ему позволяло пространство извне и внутри моей головы.



Лёгкий сумрак опустился на комнату – как будто ночь обняла её своим покрывалом, и я неожиданно – нет, не неожиданно, я ждал этого, ждал, ощутил лёгкое поглаживание чьей-то руки по спине.



Я вновь закрыл глаза, совсем как в тот раз, приглушая краски, отправляя их в небытиё, позволяя той руке спокойно вымывать у меня из сознания все ненужные и острые по краям мысли. Они постепенно исчезали, растворялись, особенно когда рука задерживалась у меня на голове и гладила волосы, и наконец уплыли куда-то все, кроме одной.



- Я должен тебя убить, - сказал я тьме за своими глазными яблоками, говоря с закрытыми глазами, ибо тьма уже знала ответ, она обретала форму человеческих рук и постепенно спускалась всё ниже и ниже, нащупывая вместо ответа вздувшуюся ткань между моих ног.



Я повернул голову и увидел знакомые красные глаза, мягкую усмешку. Вампир опирался коленом о кровать, на которой я лежал, и я ощущал ухом его жаркое дыхание, а его чёрные волосы порочно щекотали мне лицо.



- Так укуси меня. – предложил он, и не дожидаясь ответа, добавил, - тогда я укушу тебя сам.



Его губы, сомкнулись на моём ухе и задвигались, чуть посасывая, а его рука одновременно вновь живо и молниеносно, как в тот раз, протиснувшись под моё тело, ухватила меня за член, заставив меня вскрикнуть то ли от неожиданности, то ли от восторга. Другой рукой он дразняще пробежал по моей спине, оценивая контуры и изгибы своих будущих порочных движений.



Я чуть шелохнулся, но тут же почувствовал, как его тяжелое колено легло поперёк моих ног, не грубо, но надежно их придерживая.



-Не трепыхайся, паладинчик… - услышал я свистящий шёпот под ухом. – А то проморгаешь свою долю наслаждения. – И его язык гибкой змеёй скользнул мне в ухо, лишая воли к сопротивлению.



Он продолжал неспешно, но уверенно, в заданном темпе двигать рукой, сжимать и разжимать ладонь, вместе с этим неспешно спуская брюки с моих ног. Я не мог понять, зачем он это делает, хотя в душе просыпалась смутная догадка о том, зачем и для чего, но я никак не мог поймать её в силки сознания, а его холодная ладонь уже по-собственнически опустилась на мою ягодицу, сжав её и потискав.

Потом его палец, влажный от слюны, несмотря на то, что я напряг все мышцы, прямолинейно проник внутрь меня.



Я понял, зачем.



И дёрнулся.



Но было уже поздно. Я не смог высвободиться из стальной хватки вампира, который уже оседлал мои ноги и наслаждался, продавливая пальцем моё невольное сопротивление.



- Расслабься, Алекс, расслабься, - шелестел его голос, - неужели ты поверишь, что я отпущу тебя, не заставив тебя получить наслаждение, хочешь ли ты этого или нет? От меня ещё никто не уходил неудовлетворённым. Если не можешь избежать насилия, расслабься и получай удовольствие, глупый маленький паладин!



Словно подтверждая свои слова, его язык неожиданно оказался там, где только что был его палец. Скользкое будоражащее прикосновение, щекочущее самые нервы, едва не заставило меня подавиться воздухом и выгнуться под его весом.



- Зря ты так дёргаешься, малыш…- вновь с усмешкой зазвучал голос за моей спиной, - приподнимись лучше немного, встань на колени, так будет удобнее и тебе, и мне.



Он совлёк меня вниз, заставив встать коленями на пол, а животом лечь на кровать, и я поддавался, поддавался его нечеловеческим рукам, могущим быть такими сильными и такими мягкими, вновь уверенно сомкнувшимися на моём члене, подчинялся, вздрагивал в такт его умелому языку, на который он нанизывал моё тело.



Когда он резко остановился, я был уже настолько близок к развязке, что уже не владел собой, а мог лишь задыхаться и бессильно комкать пальцами простыню, и когда вампир вновь заменил язык на палец, уже не ощутил боли, но лишь выдохнул от перемены ощущений. Потом вампир уже не одним пальцем, но двумя продолжал нащупывать вход в моё тело. Через какое-то мгновение, когда его пальцы коснулись точки, прикосновение в которой вновь заставило меня сжаться в наслаждении, он вдруг остановился и потребовал:



-Попроси меня. Скажи, что хочешь, чтобы я тебя трахнул.



Кипящее во мне наслаждение тихо простонало:



- Трахни меня, Алукард…



- Ты сам меня об этом попросил. Теперь терпи. – усмехнулся вампир у меня за спиной. Почти сразу же я почувствовал, как он сжал ладонями мои ягодицы и жестко вставил мне, начав медленно и неторопливо насаживать меня на свой член. Слёзы выступили у меня на глазах, я не мог даже стонать, стоны обратились в хрип:



- Дальше…Глубже….



Мало-помалу его движения становились всё более резкими и настойчивыми, и я начал неторопливо отвечать ему движениями своих бедер, сначала чуть-чуть, а потом раскачиваясь всё быстрее и быстрее, уже не сдерживая ни дыхание, ни хрипы, ни стоны, вырывающиеся у меня из груди, и резко обратившиеся в один, когда я, вскрикнув, кончил прямо ему в ладонь и одновременно почувствовал, как он излился в меня, одновременно резко и больно прикусив за ухо.



Я без сил рухнул головой на кровать, опустошенный и обмякший от его инфернальных ласк.



Вампир подполз ко мне и хрипло рассмеялся, как мог смеяться лишь он, Алукард.



-Теперь ты мой навсегда, Александр….Теперь ты мой….



И он запечатлел нежный поцелуй на моих искусанных губах.

Написано мявкно, мрр... хотя идея меня сначала несколько шокировала. Впрочем, вполне логично. Только где Максвелл в конце?))

Эйнэри, пасиба.)) насчет Максвелла я и сам думал, куда его впихнуть, а то как-то нелогично получается, в начале он есть, а в конце нету.... Трабл в том, что юморной Максвелл с торбой не гармонирует с лиричной нотой в конце.

Кстати, не авторизуешь меня в асе?))

Так я вроде, это, уже... запроси ещё раз, когда буду в сети)

Kawaii desu.Типа.Спасибо,добрый товарищ,ты мну порадовал...,нет,я конечно,могу сие варенье разобрать на составляющие,хорошенько поржать над трабблами в характерах персонажей,но,блин,все равно жутко обрадовал Оо
Спасибо за то,что такие,как ты, есть на белом свете =^_^= фик - фцытатнег!

ПыСы:конец понравился особенно)

ПушистаяСераяИуда , пасибо ^^ Фик на самом деле старый, был написан ещё в незапамятные времена, поэтому ляпами изобилует. Так приятно, что он кому-то понравился))))

Astreldis ну да =^_^= Ня-ня)Ты сделал(а) всех этих английских фанфикеров одним ударом)Гыыы,я так рад!Так рад!Ты на ДА есть?

Где-где я есть? *стесняется* :-[

Astreldis Мммм, автор, ты просто лапочка! *^_^* Кавай! Неужели я дожила до ещё одного яойного фика по Хеллсингу. Только отсутствие реакции Энрико меня... эээ... обидела. А, ну и наплюём на него. Главное - яой состоялся!!! ))))

Lestat de Lionkourt , пасибо...))) *стесняется всё больше и больше* Фик-то старый, я даже и не думала, что его кто-нибудь оценит.
Кстати, симпатичный аватарчик у тебя

Astreldis
))))) Спасибо, сама рисовала)))))

Где-где я есть?
На Deviant Art.Здесь то есть ^___~ Там можно загружать рисунки,фанфики,видео...мявный сайт,хотя меня там вообще-то нет.Но я там часто яой ищу и еще чаще нахожу ^_^

Щикарно Браво, Автор!)))